Юго-западная часть Польши, расположенная в среднем течении Одры, называется Нижней Силезией (Дольны Шлёнск). Ее южная граница — горы Судеты, а столица — Вроцлав. Название региона связывают со славянским племенем слёнжан (шлёнжан), которым, в свою очередь, дала имя река Шлёнжа, один из притоков Одры. В X в. крепостной город захватил чешский князь Врочислав (имя буквально означало: тот, кто вернет славу). Отсюда и пошло название города, со временем ставшего Вроцлавом, четвертым в стране по численности населения (после Варшавы, Лодзи и Кракова).

Под властью чехов Вроцлав пробыл недолго, и вскоре Мешко I присоединил его к Польше. При Пястах город был политическим и культурным центром юго-запада страны, а потом и столицей княжества. Кстати, когда Мешко вез в Гнезно свою чешскую невесту Домбрувку, то в 965 г. остановился во Вроцлаве, принял крещение (за год до того, как это сделала вся страна) и здесь же женился. Потом тут появилось епископство, а на острове Тумском (тезке того, что в Познани) — каменная кафедра, построенная по лучшим итальянским образцам на месте деревянной.

В 1241 г. в бою с монголами «за веру и свой народ» погиб под Легницей последний представитель вроцлавских Пястов Хенрик Набожный. Хоть князь и проиграл сражение, но зато монголы, разрушившие Сандомир, Краков и Вроцлав, были остановлены и уже не пошли дальше на запад. Во Вроцлаве на месте пепелища возникла торговая площадь (теперь — Новый Тарг), а в 1299 г. принялись строить ратушу, одну из красивейших в Европе, гордость горожан. Правда, строили ее два века.

Заметим, что в те времена профессия строителя была далеко не массовой. Самым популярным занятием было держать корчму. Во Вроцлаве, например, когда-то было 12 торговцев мясом, один — солью и… 300 трактирщиков. Корчма считалась местом дружеских встреч, деловых разговоров, развлечений. У каждой имелась своя клиентура: в одной предпочитали собираться ремесленники, в другой — купцы, в третьей — проезжий люд. Все эти заведения объединяло одно: там было людно и небезопасно. Поэтому, опасаясь засидевшихся и подвыпивших гостей, время работы ограничивали, и после сигнала с ратуши торговля спиртным прекращалась, за чем следили специальные стражники. Однако нередко без кровопролития не обходилось. Власти карали возмутителей спокойствия, и публичные экзекуции служили для горожан хорошим развлечением.

В XIV в. в Силезии началось почти двухвековое правление чешской монархии. Приметы того времени — примерно полсотни готических костелов, не считая более поздних, да крепостная стена с многочисленными башнями, охранявшими город. Однако в итоге чехи потеряли не только Силезию, но и собственную независимость: власть захватила империя австрийских Габсбургов. Готику сменил ренессанс, и городская знать взялась перестраивать дома, окружавшие Рынок.

В XVII в. в город пришли иезуиты, неистовые пропагандисты просвещения. Вскоре появилась первая школа, а монахи уже хлопочут о создании университета… За иезуитами потянулись капуцины, августины, иоаниты, бонифраты. все они строили свои монастыри и костелы, которые в конце концов сформировали нынешний облик города.

Несмотря на превратности судьбы, Вроцлаву удавалось сохранить относительную независимость от властей иметь свою небольшую (около тысячи солдат) армию, имевшую право не пускать в город чужие войска, даже если это воины самого императора. Когда же спустя век Силезия перешла в руки Пруссии и Вроцлав стали называть Бреслау, то Фридрих II все эти вольности ликвидировал и установил единый немецкий порядок. Видно, порядок был не так уж плох: городское хозяйство оживляется, в архитектуре входит в моду классицизм. Подоспела и промышленная революция — и в городе строится первый железнодорожный вокзал, первый телеграф, крупнейший в Силезии банк. К концу XIX в. на улицах Бреслау уже грохочет электрический трамвай, горожане спешат на ярмарки, выставки… Словом, здесь — хозяйственный центр региона. А вместе с XX веком в городе появились и его современные символы: Грюнвальдский мост и крупнейшее в те годы здание из железобетона — Халя Людова (народный зал). Сейчас в этом здании регулярно проходят выставки и ярмарки, спортивные соревнования.

Рядом — любимое место отдыха вроцлавян: Щитницкий парк, самый большой и самый старый в городе. Прогуливаться здесь можно даже в дождливую погоду, потому что в парке имеется увитая растениями крытая галерея. Да и вообще Вроцлав — зеленый город и, что самое главное, здоровый. Во всяком случае, болеют здесь меньше, чем в других подобных городах, и позже «бросают курить», как выражается молодежь, говоря о смерти. Объяснения этому пока нет, хотя гипотез в избытке: мягкий климат, много очищающей зелени, мало стрессов… Вспоминают даже интеллектуальную активность.

Интеллект и образование здесь действительно в почете. Еще в XII в. вроцлавяне назвали школу при кафедре Св. Яна университетом, хоть даже по средневековым меркам это было преувеличением. Тем не менее хлопоты о собственном университете в 1505 г. закончились декретом Владислава Ягеллончика, который основал учебное заведение с четырьмя факультетами. Однако интриги краковской профессуры, опасавшейся конкуренции, не позволили планам сбыться. Но идея не умирала. Полтора столетия спустя иезуиты попытались открыть философский и теологический факультеты — и снова неудача. Говорят, у монахов были влиятельные недоброжелатели в горсовете. Несмотря на это, в 1792 г. Леопольд I подписал акт о создании университета. Впрочем, потребовалось еще столетие, чтобы интересы образования заставили чиновников отнестись к делу не менее серьезно, чем к обороне. На месте средневекового замка, охранявшего переправу через Одру, построили монументальное здание, на века. Самый роскошный зал, поражающий барочными придумками, назвали в честь Леопольда — Заля Леопольдина.

С этим университетом связаны имена нескольких нобелевских лауреатов. Уже на следующий год после учреждения премии ее получил профессор римского права Теодор Моммсен. Впрочем наука — такое дело, где интеллект,, лишенный общечеловеческих ориентиров, может наделать немало бед. Например, химик Фриц Габер, тоже местный нобелевский лауреат, прославился успехами в создании отравляющих веществ, над которыми активно трудился во время Первой мировой войны. Его жена (кстати, первая женщина-профессор этого университета, тоже химик) в 1915 г. покончила с собой, осознав, к чему могут привести старания мужа. Сам же Габер продолжать добросовестно крепить военную мощь Германии, но когда фашисты пришли к власти, то профессор тоже кое-что понял и уехал из страны. В этом смысле профессор теоретической физики Макс Вор, очередной лауреат, оказался куда прозорливее, протестуя против использования ядерного оружия. Известным специалистом был и здешний профессор-невролог Фёрстер, который в свое время лечил Ленина, а потом подписал заключение о его смерти.

Едва ли не все европейские войны прошли по этим местам — Тридцатилетняя, потом Австрии с Пруссией, потом Семилетняя… всех не перечислить. Но больше всего город пострадал от последней, когда его превратили в «крепость Бреслау». Затея бессмысленная, потому что исход войны был уже ясен. Вицебургомистр Шпильгаген попытался помешать планомерному уничтожению города, но его расстреляли на рыночной площади. В итоге три четверти Вроцлава превратились в руины.

В городе действует 17 музеев, в том числе такие уникальные, как музеи медальерного искусства, почты. Знаменитая Рацлавицкая панорама — тоже здесь. Но начинают знакомство все- таки с Рынка, помнящего времена Средневековья.

Самое замечательное — конечно, ратуша с ее старинными солнечным часами; в ней теперь расположился городской исторический музей. На южной стороне — вход в Свидницкую пивницу (подвал), где издавна подавали свидницкое пиво. Свидница — это город в 40 км к юго-западу, при Пястах он был вторым в Силезии по величине после Вроцлава. А пиво, которое там варили, подавали не только в окрестностях, но и в Гейдельберге, Праге, Милане. Причем на вроцлавском Рынке пиво варили прямо на месте, в доме напротив, откуда подземным коридором, сохранившимся до наших дней, доставляли в пивницу. Кстати, по-соседству, у дома № 19, в те времена стояла виселица, хорошо видная из подвала, и любители пива имели возможность порассуждать о торжестве закона и превратностях судьбы.